XV
Ночной бродяга. — Двоюродный брат кроликов. — Земляная белка. — Крошечный хищник. — Мысли о жизни. — Мыши-малютки. — Неравная борьба. — Возвращение отрезано!
Судьбе было угодно, чтобы даже в этом чистом месте, где, казалось, я не могла рассчитывать ни на каких врагов, моя первая ночь прошла очень беспокойно.
Началось с того, что, когда я тихо брела между подсохшими стеблями травы, думая о только что происшедшей встрече с родственницами, наводившей меня на приятные мысли о распространенности крысиной породы, из-за небольшого холмика передо мной мелькнула темная фигура какого-то животного, похожего на собаку. Встреча не из приятных, даже для находчивой крысы!
Я присела и, отсидевшись, тихонько побежала в обратную сторону. Однако собака неожиданно вновь появилась передо мной из-за другого холмика. Животное просто рыскало без толку по этим местам. Признаться, весьма затруднительно то и дело укрываться от предполагаемого врага, намерения которого неизвестны, может быть, и ему самому. Поэтому станет вполне понятным мое беспокойство, когда новое появление животного сбило меня положительно с толку. Я не нашла ничего лучшего, как стремглав броситься в обратную сторону и бежать, бежать без оглядки, чтобы выиграть хоть расстояние.
Преследуемая, как оказалось, одним только страхом, я пробежала очень большое пространство, несясь все время по сухой почве, покрытой высохшей травой. Вся трава на всем протяжении была ровно подгрызена. Полагаю теперь, что это был или покос или сжатое поле.
Остановилась я только тогда, когда добежала до места, где пошла снова высокая и густая растительность. Неясный шелест ее наверху доказывал, что я попала на место, где густо росла колосистая трава с неопавшим еще зерном. Это было недожатое хлебное поле, но я приняла его за поле дикой травы, и еще очень удивилась, что на далеком пространстве росло все одно и то же растение, вдобавок вызревшее везде одновременно.
Из белевшей, волнистой равнины этой травы вдруг выметнулся большой ушастый зверь и, сделав несколько огромных скачков, присел на задние ноги. Я сразу узнала его: то был двоюродный брат моих приятелей кроликов — большой заяц.
Обнюхав воздух и поводя длинными ушами, заяц мысленно говорил:
— Жизнь — вечный страх! Понюхаем воздух… Чисто! Послушаем… Ничего подозрительного! Посмотрим… Никого! Все благополучно, а все-таки страшно, удивительно страшно, — и заяц, медленно сваливаясь на передние лапы, побрел назад в шумевшую траву.
Мне почему-то припомнились еще раз мои три сожителя-кролика, ерзавшие по клетке, когда их несли в новое помещение и безмолвно говорившие:
— Любопытно, но страшно, любопытно, но страшно…
Внезапно неподалеку кто-то пронзительно свистнул, перепугав меня до смерти. Вторичный свист, уже не так испугавший, заставил меня повернуть голову направо. Вблизи, на очень маленькой горке нарытой земли сидела какая-то удивительная короткоухая крыса, уставившаяся на меня глазами. Ее передние ноги были подняты.
— Эй, кто там? — засвистел вновь ее голос. — Я на стороже!
— Ну и будь себе на стороже, — подумалось мне. — Чего ради об этом свистеть во все горло? Хорош сторож!
Однако зверек заинтересовал меня, хотя я и не решалась двинуться к нему. Он был величиной побольше меня, другого цвета и с коротеньким хвостом. Если мы и приходились родственниками, то далекими. Памятуя, как пасюки изгнали черных крыс, я могла ожидать, что могут быть места, где и пасюков могли изгнать крысы какого-нибудь иного цвета. Поэтому я решила спрятаться в траве и наблюдать издали за сторожем, так неостроумно себя выдавшим.
Войдя в «хлеб» — буду уж называть настоящим именем встреченное поле, — я получше укрылась за желтыми соломинками стеблей. Животное продолжало сидеть неподвижным столбиком. Мне уже стало надоедать мое высматривание, как я заметила, что из окрестных нор у одной из которых и сидела эта желтая короткохвостая крыса, вылезли одна за другой еще пять крыс: одна постарше, другие помоложе. Очевидно, что из-под земли вышло все семейство. Обнюхав и ткнув друг друга мордочками в бок, все потолкались несколько секунд у норы и побежали ко мне. Я не пустилась наутек, а только притаилась, видя, что семья бежит не прямо на меня. Все шесть крыс пробежали мимо в траву. Только тут я заметила, что они строением тела были больше похожи на белок, чем на крыс. Не теряя ни минуты, я стремглав бросилась к покинутой норе и быстро полезла вниз, чуть не кувырнувшись с непривычки: до того она была отвесна.
Ход вновь круто повернул и стал едва покатым. В обе стороны от него пошли другие, такие же ходы, некоторые косо вверх.
Я быстро дошла до конца хода и нашла на дне его мягкую подстилку из сухой травы. По некоторым признакам, понятным только нам, животным, я убедилась, что на этой подстилке спало только одно животное, следовательно, другие из виденных мной жили отдельно — каждый в своей норе. Вспомнив о боковых ходах, я отправилась поисследовать и их. Каково же было мое удивление и удовольствие, когда я нашла в одном из отделений громадный запас разных зерен, корешков и семян. Все это было отборное, чистое. Совершенно не думая о воровстве, я быстро принялась за еду и основательно поела из прекрасного запаса кладовой этих удивительных желтых земляных белок, тем более, что я была уже избалована и привыкла часто есть.
Только я почувствовала приступ благодушия поевшего животного, как начались новые злоключений
Я уже собиралась отправиться в обратный путь, как услышала, что в нору возвращается ее законный жилец или жилица. Признаться, я сильно перетрухнула, так как сражение в тесной норе с законным ее и, быть может очень сильным и злым обитателем было очень рискованно. Я притаилась в кладовой. Через несколько мгновений в ходе появилась желтая белка, тащившая в зубах отгрызенный крупный колос, переполненный зернами.
Медлить было нельзя, так как животное уже втиснулось с разбегу между мной и стеной. Я стрелой вылетела из хода, преследуемая разъяренным хозяином. Только крысиная сноровка, помогавшая мне ловко пробираться по извилистому ходу, спасла меня от укусов разгневанного зверька, злобно ворчавшего у самого моего хвоста.
— Негодная тварь! Залезть в чужую нору!.. Погоди — я перекушу тебе горло…
И мы летели под землей: я впереди, враг позади. Таким путем я стремглав вылетела из гнезда, в которое воровски забралась. Но меня ждала еще большая опасность. У одной из нор на насыпанной кучке сидела большая птица — сарыч, как догадываюсь. Она, очевидно, подкарауливала выход зверька. Завидя бегущих, она быстро сорвалась с места и ринулась на меня. Я зажмурила глаза, чуя смерть.
Что-то жалобно не то пискнуло, не то свистнуло сзади меня, и я ясно услышала взмахи улетавшего хищника. Бедный, обворованный мной хозяин погиб за меня, его разорителя!
Я поспешила, сколько было сил, от этого места моего двойного преступления.
Но невзгоды ночи этим не кончились. Убегая больше от собственного стыда, чем от опасности, я у речки, до которой неожиданно добежала, была атакована маленьким зверьком, меньше даже мыши. Зверек яростно вцепился мне в шею.
Я еле освободилась от своего крошечного врага и в пылу гнева прокусила ему череп. Передо мной лежала маленькая пухлая мышка, с длинным хоботком, немного напоминавшим выхухолевый. Ее оскалившийся рот показывал острые зубки, среди которых было несколько резцов; они совсем не походили на крысиные или мышиные. Это была, как я теперь знаю, землеройка, очень злой и прожорливый зверек, яростно преследующий и уничтожающий мелких творений, а подчас и мышей. От нас, грызунов, он существенно отличается именно зубами. В ярости своей землеройки, говорят, бросаются даже друг на друга, пожирают от жадности тела погибших, так как без обилия пищи быстро умирают. Такой зверек лежал передо мной трупом. Но хищник был так мал сравнительно со мной, крупной крысой!
Шея моя ныла. Кроме того, от нее стало пахнуть чем-то неприятным, напоминавшим запах выхухоли. Уж не родственница ли эта мышка диковинному зверю озера? Позднее я узнала, что и она, и еж, и выхухоль, и даже крот, рывший ходы в саду моего хозяина, — все принадлежат к одному и тому же отряду насекомоядных животных.
После всего случившегося я решила прекратить свои разведки и вернуться домой.
Тут только я сообразила, что убежала от дома слишком далеко, и дорогу назад придется отыскивать с трудом. Оказалось, однако, что это было даже невозможно, так как я уже нигде не видела путеводных хлебных куч и шалаша. Путь шел также мимо владений желтых белок, которых я опасалась. Я, конечно, не могла тогда еще знать, что суслики — так зовут этих животных — были в сущности безобидными творениями.
Оставив труп землеройки, я побежала сначала на пригорок, потом к речке, затем на другой пригорок, но ничего не видела, кроме равнины, кое-где желтевшей от неснятой травы, Все видневшиеся холмы-были однообразны, и нигде не было видно и признака покинутого мною жилья. Приходилось покориться участи и провести остаток ночи в отдыхе, возложив надежды на предстоящий день.
Я приискала себе в обрывистом берегу степной речки поукромнее уголок и прикорнула под свесившимся пуком травы, росшей вдоль осыпающегося берега. И то хорошо, что хоть голод меня не мучил, и я провела ночь настолько не тревожно, насколько может спокойно спать существо с не совсем чистой совестью. Я обманула старика, ограбила и привела к гибели суслика и убила, хоть и ненарочно, маленькую диковинную мышку. Четыре преступления в одну ночь — это слишком много!..
Проснулась я под утро. Выглянув из-за травы, я увидела, что над рекой поднимался знакомый мне еще в лесу белый туман. Было уже светло, хотя солнце не показывалось. Где-то очень близко в траве крякала утка, звавшая своих утят. Подальше свистели долгоносые птицы. Еще дальше квакала какая-то одинокая лягушка.
Я выбралась из своего убежища и вступила на траву, еще покрытую росой. Взбираясь на пригорок, я увидела неподалеку убитую мной мышку.
К удивлению своему, я заметила, что мышка двигалась, но при этом как-то особенно, не переставая лежать на боку. Заинтересовавшись новым для меня явлением, я подошла поближе. Мышка — я буду ее так называть, так как таковой считала ее тогда,— была наполовину уже в земле, и кто-то выкидывал из-под нее в трех-четырех местах крохотные горсточки земли. Видя, что такой назойливый хищник действительно мертв, но, опасаясь все же неожиданностей, я очень осторожно подошла к самому трупу зверька.
Пестрые, желтые с черным крылышки и черненькие лапки, торчавшие тут и там в рыхлой земле под мышью, выдали мне присутствие обыкновеннейших насекомых, виденных мной часто на разной лесной падали. Но на этот раз они делали дело, которое я ничем иным объяснить не могла, как желанием спрятать трупик мышки в землю. Что это? Для чего им труп мышки? И зачем столько усилий? Я разрешить этого тогда не могла, но существование определенной мысли в маленьких созданиях этих я начинала признавать, и мне вновь припомнились речи старика, разубедившего меня в отсутствии мысли у рыб, которых я, ведь, тоже считала бессмысленными.
И тут, у трупа убитой мной землеройки, у меня впервые зародилось сознание того, что все живое и подвижное повинуется одному общему закону жизни, что у каждой твари, не исключая насекомых и червей, есть своя цель жизни. Все родится, питается, чувствует, мыслит, растет, множится. Только всякое животное, как малое, так и большое, по-своему чувствует, по-своему и мыслит. Один конец у всех общий — смерть.
Однако мимо, мимо: мне не хочется говорить о смерти. Умереть прежде, чем я переживу вновь свои чудные приключения… это ужасно!
Стоя перед землеройкой, я, разумеется, и не догадывалась, что трудолюбивые жуки-могильщики зарывали с трупом зверька положенные в него свои яички, чтобы вышедшие из них личинки имели около себя готовую пищу для жизни, притом ровно столько, сколько им нужно. Говорят, что больше, чем следует, у трупов мертвых животных жучков не бывает, а — пара, две и больше, смотря по величине трупа.
Если бы я это тогда знала, то, наверное, скорее бы оставила интересное зрелище, а я простояла в раздумий около работающих жуков с час или больше, пока на месте мышки остался только легкий след от зарытого тут животного.
Выскочив на пригорок, я поплелась вдоль несжатого поля, а потом по нескошенной траве, следуя направлению речки. Солнце вышло уже из-за холмов и ослепительным шаром покатилось вверх между таявших облаков.
— Неужели с берега реки я не увижу шалаша или куч? Ведь, с телеги я ясно видела реку, — думалось мне.
Глядя то на самую реку, то в стороны, я продолжала бежать вперед, пока мой проницательный взор не упал на какое-то круглое гнездо среди осоки. Самое гнездо меня не удивило бы, но я не понимала присутствия около него нескольких созданий, несомненно, из породы мышей. Эти создания, величиной не более наших крысят, когда они еще не умеют, как следует, прыгать, и раза в два меньше мышей, с удивительным проворством бегали по стеблям
осоки, держась не только лапками, но и с помощью своего маленького подвижного хвостика. Разумеется, я приблизилась, но, не желая мокнуть в воде, смотрела на это своеобразное гнездо издали.
Я хорошо видела, как чудные крошки бойко резвились около своего гнездышка. Что это было их жилище, — не сомневалась, так как видела, как в него и из него лазили все мышата и, наконец, из него вылезла мышь побольше, — но все же малая, очевидно — мать. Некоторые из мышат бросались в воду, ловили водяную мелочь и преуморительно съедали ее, вскарабкавшись на какую-нибудь еле держащую их травинку. Они препотешно держали свою добычу двумя лапками в то время, как задние лапки и хвостик их прочно держали тело в равновесии. Право, после этой славной картины я не удивилась бы, если бы увидела мышь, летающей по воздуху.
Я знала так называемых летучих мышей, но они вовсе не относятся к нашему мышиному или крысиному роду. Однако, повторяю, я бы уже не удивилась порхающей мыши. Помилуйте: мышь, вьющая гнездо на стеблях травы, мышь, живущая в дуплах деревьев, мышь, роющая норы в земле, мышь, грызущая ходы в жилье человека, мышь… но оставим это! Если я могла поддаваться тщеславию в то время, то теперь мне, пожившей, дряхлой старухе-крысе делать этого не годится!..
Полюбовавшись славными родственницами, которых люди зовут мышами-малютками, я продолжала свой путь, не теряя надежды найти покинутый угол. Веселье мышек привело меня в более спокойное настроение духа, которое перешло в радостное, когда я, наконец, увидела желаемые предметы: и шалаш, и кучи из колосьев.
Я весело побежала к месту моего тюремного заключения, около которого, однако, всмотревшись, увидела толпившихся людей, о чем-то живо беседовавших. Это меня смутило: являться на народе не входило в мои расчеты. Пришлось поубавить ходу и обдумать, как поступить. Случай помог мне принять решение, но совершенно иное.
В нескольких шагах от меня из бурьянной заросли, островком черневшей на желтом поле срезанной травы, выскочил какой-то рыжевато-бурый зверек, очевидно, нашей же грызущей породы и даже более родственный; чем желтая белка. Несмотря на свою малую величину — он был побольше крысы, — зверек имел очень большую голову и особенно вздутые щеки. Отряхиваясь от приставших к его шерсти былинок, он рысцой побежал вдоль поля по кочковатой черной почве между торчавших соломинок. Вдруг с другой стороны того же бурьяна вылетел крупный зверь, в котором я угадала моего ночного смутителя, бродячую собаку.
Я так и присела с испугу, так как была совершенно на виду. Однако внимание собаки было направлено исключительно на замеченного мной головастого зверька, которого она и догнала в несколько прыжков. Произошло что-то совсем для меня неожиданное.
Бурый зверек тотчас остановился и, выбросив что-то изо рта, стал в боевую позу, слегка присев на задние ноги. Ни малейшего страха не прочла я в его взгляде. Что меня удивило, это то, что голова его сразу стала обыкновенной величины. Очевидно, ее размеры казались увеличенными от того, что он нес и что выплюнул из своего рта. Впрочем, впоследствии он опять раздувал свои щеки. Собака звонко залаяла.
— Погоди, мошенник! Ты что тут шляешься? Вот я тебя!
Зверек глухо зарычал и оскалился, не отвечая собаке, он закричал по-своему:
— Эй! Лучше не подходи: я шутить не люблю!
Но собака не поняла его и, подскочив почти к его носу, задорно и голосисто залаяла:
— Как бы это мне тебя поудобнее сцапать? Ну, держись, несчастный зверь!
Однако «несчастный зверь» не струсил и, защелкав зубами, начал грозно бросаться на своего куда более крупного врага, продолжая ворчать.
— Не слушаешься, так раскаешься. Прочь с дороги! Говорю, что шутить не люблю!
Поединок, по мне, был неравный: большая, хотя и не особенно злобная, собака и малый зверек, олицетворенная досада и злость!
Однако собака никак не могла выбрать удобного мгновения, чтобы сцапать свою жертву, так как, несмотря на свои ловкие прыжки около ощетинившегося зверька, она всегда встречала его разъяренную мордочку и ляскающие острые зубы.
— Эдакий шустрый негодяй! — подлаивала собака, накидываясь на противника.
— Скверная тварь! — цыкал на нее не смущающийся малыш, злобно раздувая вновь свои объемистые щеки.
Так продолжалось несколько секунд, как вдруг, воспользовавшись неловким движением врага, зверек подскочил чуть не на двойную высоту своего роста и вцепился собаке в морду. Собака пронзительно завизжала и начала бешено стряхивать неожиданную ношу. Но зверек плотно пристал к ее морде, повиснув на своих зубах у самого нежного кончика носа собаки, который тотчас же окрасился кровью.
— Отстань, каналья! — визжала собака. — Брось, говорят тебе! — но вдруг, переменив тон, она заметалась на месте и заорала благим матом:
— Помогите, помогите! Этот проклятый зверь терзает меня.
На голос собаки прибежало несколько мальчишек, которые, увидев дело, сразу приняли сторону собаки и палками принялись отбивать вцепившегося зверька с носа собаки. Но зубы храбреца так плотно сомкнулись в мягком теле морды, что, казалось, она и маленький зверь были два сросшиеся тела.
Я была свидетельницей ужасного дела. Учащенные удары палок избили до смерти храброго зверька, но не оторвали его от схваченной им морды собаки. Я видела, как вскоре один из мальчишек сел на собаку, пронзительно визжавшую и рвавшуюся, а другой с помощью прута разжимал зубы вцепившегося зверька. Сделав это, он отбросил его в сторону. Зверек плюхнулся наземь и остался недвижим: он был заколочен насмерть!
Собака тотчас убежала, а мальчишки, схватив убитого, с криками торжества тоже помчались обратно!
Я не разделяла их торжества, и чувство глубокого уважения и жалости к храброму зверьку невольно наполнило все мое существо. Подбежав к месту поединка, окрашенному каплями собачьей крови, я увидела две кучки хлебных зерен, выплюнутых бурым зверьком перед поединком: он, подобно желтой земляной белке (суслику), нес в свою, вероятно, тоже подземную кладовую провиант для запаса. Позже я, конечно, узнала и название зверька. То был хомяк.
Присутствие собаки и ее защитников, босоногих ребятишек, не обещало для меня ничего хорошего, и я, не медля ни минуты, повернула обратно к речке.
Приходилось волей-неволей расставаться со стариком и вновь начать одинокую жизнь в этих ровных неприятных местах, лишенных хороших надежных убежищ для домовой крысы. Но другого выхода не было.
Началось новое скитанье. Несколько дней и ночей тревожно и беспокойно провела я здесь, прячась то в густоте бурьяна, то в старых норках степных зверьков, уже заведомо покинутых, то под обрывами речного берега. Голодать я не голодала, так как в окрестностях валялось много тощих, наполовину осыпавшихся, но все же зернистых хлебных колосьев, служивших пищей другим зверькам, а также грачам и голубям, частенько прилетавшим сюда. Зато я очень страдала от отсутствия хорошо защищенных уголков. Я пробовала рыть норы сама, и это мне удавалось, но на такое занятие уходило много времени, да притом я никак не могла ужиться на одном месте.
Я пугалась всего: и высоко паривших хищных птиц, и страшных ночных пернатых разбойников — луней, и желтых белок, в которых видела справедливых мстителей за товарища, и бурых, никого не боящихся храбрецов-хомяков, и даже одного удивительного существа, похожего на зайца, но величиной, не превышавшей крысы… Последнее уже было совершенно напрасно, так как такими зверьками были безобиднейшие грызуны, тушканчики, обладавшие против врагов одним только средством и то только спасательным: длинными тоненькими и упругими, как пружины, задними ножками, уносившими их от неприятелей. Однако, разбираясь в своей жизни теперь, я убеждаюсь, что именно эта жизнь в мало приятной для крысы местности закалила мой характер и, незаметно для меня укрепила во мне уменье ладить с невзгодами и приспособляться к чуждым моей крысиной жизни условиям.
Хотя шалаш и кучи, скоро, правда, куда-то исчезнувшие, я видела еще несколько дней, пока жила поблизости, но к ним я не приближалась. Мало-помалу я совсем перестала печалиться разлукой с добрым стариком.
Долго ли помнил этот, милый мне друг, меня, ручного «крыса» Хрупа, добродушно слушавшего с редким вниманием его длинную старческую болтовню!..
Вперед, Хруп, за новыми друзьями, за новыми приключениями!