Сергачские, Арзамасские и Починковские земли в XVII—XVIII веках пережили колоссальную экологическую катастрофу. Были времена, когда на юге области леса было не меньше, чем на заволжском севере. Однако эти богатства значительно поистребили, когда правительство решило производить и экспортировать такую, мало кому известную в настоящие времена штуку, как поташ. Долгих два столетия российские леса переводили в золу в угоду англичанам, голландцам и немцам. Напоминанием о том, что некогда наши предки занимались поташным промыслом, на Нижегородчине осталось немало деревень с «говорящими» названиями. Так что же представляло собой местное поташное производство.
ЧЕРЕЗ ЛЫСКОВО И БАРМИНО — В ЕВРОПУ
В коммерческом словаре 1790 года на 179-й странице пятого тома российскому читателю доходчиво объясняют, что слово «поташ» составное и голландское, хотя родственные слова можно объяснять и по-английски: pot («горшок») и ash («зола»). Горшок — потому, что в незапамятные времена его перевозили в горшках, зола 1— за то, что поташ выщелачивали из золы.
Начиная с воцарения Романовых, а может быть, и немного раньше поташ сделался одним из основных предметов российского экспорта наряду с пенькой и юфтью. Это вещество «соляное и алкалическое» (то есть щелочное) употреблялось безлесной Западной Европой как добавка в кустарном мыловарении, в красильной промышленности, для очищения материи на суконных фабриках, в доиндустриальном производстве стекла, для фаянсовой обливки (наведения на фаянс приятной голландской голубизны) и в медицине.
Гнали поташ там, где леса было не жалко, — в тогдашнем воронежском, пензенском, саранском, нижегородском и казанском приграничье, а также на Украине и в Сибири. Собрав готовый продукт в бочки, на подводах его доставляли до ближайшей пристани, а оттуда по Волге и ее притокам до Вологды, где был тогда сборный пункт российской торговли.
В нижегородском краеведении считается, что пристани Лысково и Бармино поднялись именно на поташе. В Лыскове был еще Макарьевский монастырь с его ярмаркой, а рядом с Бармином такого не было: поэтому Лысково теперь город и райцентр, а Бармино просто крупное поволжское село, причем даже не на автобане.
ДВАДЦАТЬ РУБЛЕЙ ПЛЮС ХЛЕБНЫЙ ПАЕК
В принципе, для стеклоделия более-менее все равно, из какой золы выщела¬чивать поташ — из твердой древесины или из сушеной травы. В случае лесосведения выход готового продукта был равен одному проценту, при использова¬нии коры деревьев, гречневой или какой-нибудь другой сельскохозяйственной со-ломы либо стеблей подсолнечника, как советовали делать Брокгауз и Ефрон, процентам двум: вот где только надрать ее столько, этой коры…
Сама Англия, лишенная лесов еще в седое средневековье, выделывала поташ в мизерных количествах из сушеных папоротников и морских водорослей. Русские же мозолистые руки больше привыкли к топорам. Летом мужики горбатились на сельхозработах, а на зиму их забирали на поташную фабрику, называвшуюся будным станом. Отдохнуть от праведных трудов крестьянин мог разве что на том свете.
Техника поташного дела была такова. Крепостные парни-лесорубы валили все, что росло, затем стволы трелевали, валили в кучи и рубили на поленья. Из поленьев складывали костры (раньше это слово обозначало не огнище, а именно кучу дров или сруб без крыши), которые и жгли на земле слабым огнем. Изготовленные дрова пережигали в золу, из золы готовили жидкое тесто, которым обмазывали сосновые и еловые поленья. Их складывали в костер, покрывая каждый ряд поленьев новым слоем золы, затем костер зажигали. Пережженная и расплавленная таким образом зола и называлась поташом. Главной фигурой на будном стане был так пропорциям обмазки и «поливки» костра золою первого пережига.
Что касается заработков за этот каторжный труд, то у сибиряка-боярина Морозова профессионалы своего дела получали за сезон по пяти рублей; по три рубля в сезон платили рядовым будникам, укладывавшим дрова в костры. Арзамасцам судя по уцелевшим и опубликованным исследователем Саввой будным книгам, платили намного больше: поливачам — от 8 до 20 рублей жалованья, а будникам — около 6 рублей. Кроме денежного жалованья, те и другие имели от казны хлебный паек.
Судя по данным летописей, в 1679 году на наших станах было при деле пятеро дворян-надзирателей (предшественников позднейших инженеров), четверо подьячих, девять поливачей, восемь бочкарей, семь колесников, четверо кузнецов, 170 будников, 53 возчика-воштаря, семь казаков и один конский мастер.
ПЕРВЫМ РУССКИМ ЭКОЛОГОМ СТАЛ ПЕТР I
Поскольку торговля поташом приносила сверхприбыли, государство разрабатывало эту золотую жилу столь активно, что законы строить будные станы в местах, где лесов было мало, а также в лесах «засешных и бортных», изданные Алексеем Михайловичем, были, пожалуй, первыми отечественными экологическими правовыми актами. Позже к ним присоединятся законы Петра I о запрете дубовых гробов (с целью экономии древесины) и об охране корабельных рощ, в том числе и наших, алатырско-нижегородских.
В 1768 году доктор Академии наук Иван Лепехин проезжал окрестностями Арзамаса и очень заинтересовался поташным промыслом. Оказалось, что для этого производства тогдашние власти выделяли «целые палестины чернолесья, состоящего по большей части из твердых дерев, как-то илему, вязу и прочая». Как человеку образованному, Лепехину было жалко русского леса, тем более что, сравнивая полученный из древесины и из пережига сушеной стерни поташ, «никакой примерной разности» тогдашние химики не обнаружили, «из какого бы он ни был получен растения». Естественно, замечал Лепехин, что на рынке попадается поташ всякого качества, однако это зависит не от характеристик исходного материала, а от мастерства тех, кто его в свое время калил и пережигал.
По мнению академика XVIII века, «слабое дерево, кольми паче трава, которая , в сравнении с твердыми телами более соками изобилует, удобнее к деланию поташа… Они дадут меньше золы: но зола их, соответственно, больше даст соли». «Валежник уделит свою часть и на поташное дело: да притом он, для своей мозглости, только сотлевая, удобнее и полезнее к перепепливанию, нежели свежий лес». Крестьяне, «обмолотив свой горох, гречу, чечевицу и бобы, оставшиеся стебли, как вещь ни к чему не способную, обыкновенно сжигают и золу покидают на месте». По мнению Лепехина, они могли бы свозить золу в назначенные места. Убеждая современников беречь лес, Лепехин предлагал вместо живых деревьев пережигать палую листву.
Надо ли говорить, что все это осталось на уровне прожекта? Лес жгли и жгли, покуда году в 1830-м в Германии не обнаружили залежи хлористого калия и сернокалиевой соли, которые гораздо больше годились для тех целей, для которых предназначался поташ, и при этом были дешевле. От импорта поташа тотчас же отказались, практически тогда же перестало это вещество использоваться и в России: развивалась химия, менялись технологии. Возможно, это и спасло последние островки лесов на юге нашей области, в Мордовии и под Пензой.
Источник: Нижегородский рабочий № 29 от 02.03.2010