Мои любимые Пожарки

Время летит, будущее становится настоящим, настоящее – прошлым…
Из чего же состоит наша жизнь? Что мы помним? Что оставляем в памяти для себя на всю жизнь? Оказывается, то, чему не придавали значения, неожиданно становится главным, а воспоминания детства считаются самыми отрадными.

Моя малая родина – село Пожарки. Я прожила там всего 7 лет, а потом просто приходили с младшим братом к бабушке с дедушкой на каникулы. Широкие тут просторы! Если смотреть на село со стороны Сергача ¬– это луга и Пьяна, а за селом – глубокие овраги и Поляна.

Я часто с особой теплотой вспоминаю свое детство и годы, проведенные в Пожарках, близких людей, которые меня окружали. Так хочется опять пройтись босиком по траве! Несколько раз я пыталась добраться до Пьяны лугами со своей внучкой. Помню, как в детстве бегала к речке, вдыхая аромат пьянящих трав… Мне хотелось, чтобы и она порадовалась этой красоте.

Но оказалось, что все знакомые тропинки давно заросли, а луга перерыты глубокими канавами. Было сделано несколько попыток дойти до реки, но приходилось возвращаться обратно. И вот, в очередной раз уговаривая внучку сходить на Пьяну, слышу от нее: «Баба, давай лучше попросим папу, он отвезет нас на машине!» Я сказала ей, что это будет совсем не то…

В одну из таких прогулок мне позвонила старшая дочка. Объяснила ей, где я и что не могу никак выбраться к Пьяне. Дочь помолчала. В ее возрасте еще, наверное, трудно понять, что это тоска не только по месту, но и по времени, и чем старше, тем она сильнее.

Хотелось бы немного рассказать о своих корнях со стороны отца.

Мой прадед, Тютин Василий Иванович, с женой Марией Михайловной (урожденной Терехиной) и шестерыми детьми жили в двухэтажном кирпичном доме рядом с Никольской церковью (его отец, а мой прапрадед Тютин Иван Никифорович был в свое время сельским старостой в Пожарках).

На первом этаже дома находилась чайня, и после базара (в субботний день) многие шли поесть мяса и попить чаю с баранками. Мой дед Тютин Осип Васильевич уже с 14 лет стоял за прилавком. Из наемной силы у них – только работник-татарин, месивший тесто для кренделей. Василий Иванович был хорошим хозяином. Пережив тяжелые революционные годы, сохранив в целости семью, он со своим хозяйством хорошо вписался в НЭП, ездил в Москву, поставляя продукцию со своего огорода, и успешно продавал в столице. На селе он пользовался уважением.

Приезжавшие в их местность представители власти часто обращались к Василию Ивановичу, и он возил их по окрестным поселениям на дрожках, в которые впрягали коня Магната.

Из детей выросли и жили самостоятельно Осип (мой дед), Александр и Екатерина (вышедшая замуж за родственника одного из богатых людей в Пожарках – Горбачева). Мой дед также женился. Как впоследствии вспоминала бабушка Анна Васильевна (урожденная Кирюшина, родом она из Кладбищ), приходилось много работать. Например, после базарного дня (а базар в Пожарках был большой) ей приходилось перестирывать все скатерти, полотенца… Полоскать их она ездила на лошади на Пьяну (благо, она рядом). Все надо было успеть. Свекровь – строгая и властная. Когда бабушка поздно ехала обратно с реки, огней в домах на селе не было, и она думала: «Как хорошо бедным, они уже спят. А когда лягу я?»

Из-за постоянной работы бабушка не могла даже навестить своих родственников.

Наступил роковой 1929 год, началась «сплошная» коллективизация. У Тютиных все конфисковали. На сборы было дано 3 дня, сообщили, что их направят на север Кировской области, чтобы «кулаки» не мешали строить счастливое коммунистическое будущее сельской бедноте.

Как раз в день выселения к родителям приехала дочь Екатерина. Об этом доложили бригаде ГПУ соседи, и ей пришлось скрываться на сеновале. Сотрудники искали ее и там, тыкая вилами в сено, но не нашли.
На подводах везли маленьких детей и стариков, остальные раскулаченные шли пешком. Однажды, это случилось в Кировской области, колонну остановили, включили громкую музыку, и красноармейцы стали отнимать детей у матерей, утверждая, что те умрут в месте нового поселения от недокорма. На самом деле их хотели отдать в детдома. Стоял жуткий плач. Отнять их конвоирам не удалось, и дальше на север Кировской области пошли все вместе.

Трое детей (троим старшим удалось скрыться) Василия Ивановича были подростками, их отнимать не пытались. Жили в бараках, работали на лесоповале… Мой прадед продержался недолго. Стресс, невозможность улучшить жизнь семьи, разлука со старшими детьми, разница между прошлой жизнью и нынешним существованием сказались на его здоровье. В начале 30-х годов на поселении он умер.

После высылки семьи дом в Пожарках был сломан и куда-то вывезен.

Деду удалось бежать. Он скрывался в Н. Новгороде, жил в Бутурлинском районе. А бабушка с детьми ушла к своим родственникам в Кладбищи. Перед Великой Отечественной войной дед смог вернуться в родное село и купил дом на улице Ерзовке. Семья выдержала трагические испытания. Обо всем этом я узнала позже.

Дед стал работать, он занимался закупкой скота. Я очень любила его дом: деревянный, выкрашенный голубой краской, с белыми наличниками. В палисаднике росли акация и сирень. За домом – сад. В саду – вишни, яблони…
В доме деда на Ерзовке и родились мы с братом. Жили как-то обособленно от других. Дед, на всю жизнь обиженный на советскую власть, мало с кем из сельчан общался. Но был у него один друг по прозвищу Бурдюк. Когда Бурдюк приходил к дедушке в гости, в доме у нас становилось весело и шумно. К слову сказать, дед был очень строгий, бабушка обращалась к нему по имени-отчеству. Он призывал моего брата к себе и, придавая голосу строгость, спрашивал: «Вовка, скажи, где тепленькая вода?» Брат был очень стеснительный, долго молчал, а потом тихо отвечал, что «вода в колодце». Такой ответ не устраивал спрашивающего, и только тогда, когда брат отвечал как надо, хвалил: «Молодец! Так всегда и говори!» Бабушка при этом всегда сердилась.

Дед с Бурдюком нюхали табак, мы с братом тоже просили понюхать, чихали, и все смеялись.

Нам интересно было, когда дед приезжал по воскресеньям из Сергача после базара домой со знакомыми татарами (он помогал им покупать лошадей) и разговаривал с ними по-татарски.

Моя мама вышла замуж в Пожарках, в то время ее старшая сестра жила в Германии. Мама рассказывала: когда мне было года два, бабушка выносила меня на улицу на руках в красивом немецком платье. Еще у меня белокурые волосы вились крупными кудрями (в пять лет все кудри пропали), и девочка, жившая на соседней улице, просила свою мать: «Купи у Тютиных куклу!» Ей объясняли, что это не кукла, а живая девчонка. А однажды в другом присланном платье я пекла пирожки из глины, запачкала его и, чтобы мне не попало, спрятала его в сене, где оно благополучно и истлело.

Мама работала в билетной кассе на вокзале, и зимой она приходила с работы в красивой котиковой шубе с такой же муфтой (будучи маленькой, я называла ее мухой). Она часто приносила нам разные сладости, яркие красивые книжки, книжки-раскладушки…

Родители нас очень любили. Нам читались вслух книги, на Новый год к моему дню рождения устраивали в доме елку, приглашали соседских ребятишек и раздавали им подарки. Перед праздником из плотной серой бумаги шили мешочки и наполняли их сладостями. Летом отец запускал с нами бумажного змея. Брат очень хотел иметь жеребенка, и дед купил ему его!

Когда я стала постарше, бабушка поручила мне ходить в магазин. Хлеб привозили раз или два в неделю из Сергача на телеге в деревянной будке, кучером был мужичок небольшого роста по прозвищу «Паня-маненька головка». Иногда лошадь приходила к магазину с повозкой одна. Все догадывались, что Паня по дороге напился и где-то в кустах спит.

Очередь собиралась заранее. Продавали по две буханки на семью. Первыми получали хлеб те, кто разгружал и носил его с телеги в магазин. Затем он доставался семьям учителей. Я тоже стояла, в «льготной» очереди, так как моя тетка по линии отца Валентина Осиповна Болодурина преподавала историю и географию в Пожарской школе. Иногда хлеба на всех не хватало.

Очень жаль, что Валентине Осиповне не довелось увидеть новую школу. Огромные усилия для ее открытия сделаны ее учеником, ставшим впоследствии главой района, Николаем Михайловичем Субботиным.
И сейчас на пригорке недалеко от реки стоит школа-красавица, похожая на корабль, плывущий по волнам знаний, дающая путевку в жизнь юному поколению пожарцев.

На селе школа занимала особое место. Учителя всегда были самыми уважаемыми и почитаемыми людьми. Помню, на одной из улиц на крылечке своего дома часто по вечерам сидели интеллигентного вида двое пожилых людей. Бабушка мне говорила, что это бывшие учителя Архангельские.

Я очень любила свою бабушку. Она до старости оставалась красивой: высокая, с голубыми глазами и вьющимися волосами. Помню ее сидящей вечером на кухне с большой бутылью с молоком в руках, сбивающей масло, которое получалось очень вкусным и ароматным. Когда руки у нее уставали, она передавала эту бутыль кому-то другому.
Однажды бабушка разрешила мне отогнать корову в стадо. Я вышла из дома, подняла с земли прут и погнала ее. Корова бежала по нашей Ерзовке галопом. Дома мне от бабушки досталось. Оказывается, нужно было просто идти рядом. Оправдываясь, я объяснила, что я так поняла слово «гнать».

Еще я ходила по воду на колодец. В руках нести два ведра тяжело, и я носила их на коромысле. Не всегда удавалось сразу зачерпнуть ведром воду, иногда оно у меня тонуло, домой без ведра я идти боялась. Ждала у колодца, когда кто-нибудь из взрослых придет и достанет затонувшее ведро багром. Если воды в колодце оставалось мало, то там можно было увидеть лягушек.

Родная улица казалась нам с братом такой большой, длинной. Мы редко бывали на соседних. Завраг, Гора, Кадомка… для нас будто другие планеты. Мы только слышали о них.

Вспоминается еще, как ходили к родственнице на Коширку за черемухой. Узнав, что мы с братом там были, бабушка говорила: «Осыпь меня золотом, ни за что бы не стала жить на Коширке» (там недалеко находилось кладбище). Вообще она очень редко выходила из дома.

Летом почти у каждого двора сохли кизяки (раньше в деревнях ими топили печь). Я спрашивала бабушку: «А почему мы не делаем кизяки?» Она объясняла, что они нам не нужны, что от них дым и в сарае у нас много припасено дров. Но я очень просила хоть немножко сделать кизяков, потому что у «Березиных их уже много». В конце концов она согласилась, сказав, что от меня не отвяжешься. И вот мы вдвоем с братом топчем эту навозно-соломенную смесь, затем закладываем ее в деревянные формы в виде рамки, сушим их на земле, а потом складываем их разными фигурами. Но сушить и переворачивать их мне уже стало неинтересно.

И еще запомнилось почему-то вот что. Летом на нашу улицу приезжал тряпичник. По национальности он был татарин. Он ездил по улицам и собирал тряпье, кости… Кажется, кричал при этом: «Старье берем…» Все ребятишки прибегали с ведрами, мешками с разным хламом. Он все взвешивал и взамен давал какую-то мелочь. Мне тоже это было очень нужно. Я завидовала, что сверстники бегают по улице с маленькими подпрыгивающими мячиками на резинке, свистят в свистульки… Уговаривала бабушку найти какие-нибудь старые тряпки. Она ругалась, так как кроме моей тетки привозил нам игрушки, вплоть до елочных украшений, папин младший брат, живший в Москве (его сыновья, мои двоюрные братья, стали известными людьми: Александр Тютин – актер театра и кино, снявшийся во многих фильмах, театральный режиссер, Сергей Тютин – актер, режиссер, композитор, сценарист).

Но я все равно носилась по сараю (нужно успеть, пока тряпичник не уехал), ища во всех углах старые тряпки.
Вспоминая деревенскую жизнь, хочу рассказать о своих любимых местах. Это, конечно же, луга, Пьяна, Поляна, начинающаяся почти сразу за нашим домом… Отец, когда еще была ГЭС, брал меня с братом на Пьяну кататься на моторной лодке, мы ходили на луга за диким луком, щавелем. Красота кругом необыкновенная! Огромное количество цветов: колокольчики, ромашки, часики, кашка… Летали бабочки и стрекозы, осы и шмели, их жужжание слышалось повсюду, пели птицы в высоком безоблачном небе.

Не забудется и пора сенокоса. Помню, мы ходили косить траву в луга, к водокачке.

Я часто убегала купаться на Пьяну без разрешения. Бабушка ни за что бы меня не отпустила. А делала вот что: стаскивала с изгороди сушившуюся наволочку, на Пьяне хлопала ее об воду. Нужно только выбрать правильное направление ветра – и плавай на ней, держа ее обеими руками. Потом опять незаметно вешала ее на забор. Бабушка, конечно же, догадывалась, где я пропадаю, и говорила: «Запсивела все наволочки!» По сравнению с братом я была более «шигутная».

Часто ходила на Поляну за ягодами. И какую только траву там не ела: кудрявушки, пестушки… После дождя ходила за луговыми опятами. Они росли на более темных полосках в виде кругов и дуг и были очень ароматные, когда бабушка жарила их со сметаной на керогазе, дух стоял во всем доме.

Позже, когда мы с братом стали постарше, нас заинтересовало кино. Клуб находился совсем рядом, на следующей улице, она называлась Криулицей. Нужно было только пробежать небольшой проулочек. Сеанс стоил 5 копеек.
С этой улицей связано одно из моих ярких детских впечатлений. Однажды мы всей семьей пошли в Сергач (там жили мамины родители). На крыльце одного дома сидела женщина и играла на аккордеоне. Звуки были завораживающими… Я не видела лица женщины, но представляла ее очень красивой, сказочной феей. Потом, проходя мимо этого дома, надеялась, что увижу ее и услышу ее музыку.

Много позже, уже учась в школе, говорила маме, что хотела бы учиться в музыкальной школе. Она сказала о том отцу, и он ответил: «Какая ей музыкальная школа! У нее по математике – дохлые тройки». Это правда. У брата с 1 по 10 класс были грамоты за хорошую учебу, а у меня в основном – «за участие в празднике песен».

Моих родителей уже нет. Брат давно живет на Урале. Здесь он женился, здесь родились его дочери и внучки. У него очень развито чувство любви к родному краю. Брат гордится своими корнями. Я часто езжу с внучкой к нему в гости. И в каждый мой приезд начинаются воспоминания о Пожарках. В последнюю встречу, посадив меня рядом, он рисовал на листе бумаги план расположения улиц с их старыми названиями…

«Мы все родом из детства», – писал Экзюпери. А наше с братом детство прошло в Пожарках…

Источник: газета «Сергачская жизнь» от 5 мая 2018 г.