Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста. Глава 26

 

 XXVI

Разгром каравана. — Ужасное пиршество. — Виновата ли я? — Мысли о пище. – Тревожная жизнь. — Новый план. — Разочарование. — Голос родины

Для меня началась новая жизнь, но по-прежнему, жизнь, полная самых неожиданных событий. После моей жизни у двух приятелей я не решалась показываться на лицо людей: я хорошо помнила речи туземцев, показывавших мне кулаки и говоривших: «У-у, яман!». Я не понимала вполне языка, но понимала, что люди вокруг меня были вроде той старухи, которая собиралась убить меня поленом. Единственной целью моей жизни стало — искать питья и еды, совершенно как у вьючных лошадей, и между их мыслями и моими была только та разница, что мои принадлежали свободному зверьку.

Изучать окружающий мир я не могла: не имела времени. Я должна была ежеминутно думать о том, как бы не попасть на глаза моих врагов, а среди них на этот раз был и самый грозный… человек.

Мое путешествие на верблюде окончилось очень печально. На третий или четвертый день пути на наш караван напали какие-то люди. Мой верблюд был убит, остальные уведены. Часть тюка была изодрана и унесена, а мешок, в который попала я, брошен на землю. Кое-как я выгрызлась из заточения и увидела ужасную картину. Возле какого-то круглого выступа, среди унылой местности с чахлой растительностью лежало несколько убитых людей, лошадей и верблюдов и были разбросаны вещи, обрывки веревок, какое-то тряпье. С ужасом я увидела, что была не одна: какие-то птицы с противными лысыми головами ходили около трупов и как-то боком посматривали на них. Я юркнула под ближайший камень и спряталась.

Птицы, словно о чем-то думали, потом как-то разом подпрыгнули и, подмахивая крыльями, прыжками добрались до трупов. Одна из них села на шею верблюду и, ткнув носом, вырвала у животного глаз. Меня объял ужас, и я, трепетная, прижалась ближе к камню, забывая, что я три дня ни пила, ни ела.

Так я просидела до глубокой ночи. Прохлада подействовала на меня как-то оживляюще. Птицы, наевшись, куда-то отлетели. Пересиливая страх, я отправилась искать питья и еды, но кругом было сухо, а трава была совершенно несъедобна. Голод и жажда становились все настойчивее и настойчивее. В конце концов я, полная страха, приблизилась к трупу верблюда в надежде найти что-нибудь поесть в разбросанном тряпье. Но и там ничего не было, только расклеванное верблюжье тело пахло мясом и кровью.

Я вновь отбежала от животного, но голод заставил меня снова подобраться к нему, и кончилось тем, что я утолила свой голод и жажду кусочком кровавого верблюжьего мяса. Я утешала себя мыслью, что не я была виновна в его погибели.

Только что успела я доесть свой кусок, как вдруг где-то вдали послышался вой. Какие-то звери выли хором:

— Есть, е-е-е-сть!..

Это мне напомнило зверинец. Что это? Неужели волки?

Голоса приближались, и я поспешно стала искать надежного убежища, но, не найдя ничего верного, забралась вновь в тот мешок, из которого выбралась. В темноте сверкнуло несколько блестящих глаз. Каждая пара была так близко друг от друга, что глаза, очевидно, принадлежали зверям поменьше волка.

Подойдя близко, звери замолкли и, молча и крадучись, добрались до трупов. Увидя, что кругом никого нет, волкоподобные твари принялись уплетать поспешно сырое мясо, изредка рыча друг на друга.

— Мое! — говорил один.

— Ешь рядом, а это не тронь! — огрызался другой.

Вдруг где-то очень близко послышался знакомый мне голос:

— Ха, ха, ха, пахнет и преславно пахнет.

Я вздрогнула, а пирующая стайка бросилась было врассыпную, но тотчас же вновь собралась и продолжала пир. Каждый зверь искоса посматривал в ту сторону, откуда послышался хохот.

По голосу это была какая-то гиена, но откуда взялся такой прожорливый зверь в этой пустынной местности? Однако сомневаться было нечего, так как скоро на ближайшем холме вырисовывалась вся фигура гиены. Она была другой породы, чем та, которую я видела в зверинце. Эта была поменьше и вместо пятен имела полосы.

— Пахнет. Ха, ха! Да тут пир. Эй, вы, убирайтесь-ка прочь! — залаяла она каким-то странным голосом.

Звери молчали и продолжали искоса смотреть на непрошенного гостя.

— Прочь, говорят вам! — залаяла опять гиена и рысцой двинулась к трупам.

Вдали послышался снова лай гиены, и вскоре к месту прибежал новый зверь, очевидно, подруга или друг первой гиены.

Шакалы — позволю себе уж так их называть — отбежали прочь, тявкнув: «Ишь, принесла нелегкая!»

Гиены жадно накинулись, точно целый месяц не ели. Они ели отвратительно, зарывшись во внутренности головой. В их зубах кости ребер хрустели, словно их дробили тяжелым камнем. Шакалы понемногу стали вновь приближаться и, наконец, пристроились почти около самых гиен. Начался общий ужасный пир, прерываемый только ссорами шакалов с гиенами и между собой. Каждый раз, когда одна из гиен надумывала прогнать шакалов и кричала: «Прочь!» — они отскакивали, тявкая: «Да что тебе: жалко что ли?» и снова подбирались. И это длилось чуть не полночи.

Наконец, звери насытились и молча скрылись за холмами.

Я была в ужасном состоянии. Кругом безлюдье, унылые окрестности, какой-то глиняный выступ, очевидно обделанный людьми, истерзанные трупы и разбросанные вещи. Неужели в этой обстановке суждено мне провести остаток дней, пока я не погибну от истощения или в зубах гиены, или других диких зверей этой страшной местности!

Утро принесло успокоение. Подошел какой-то новый караван. Сначала люди его, увидя картину разгрома, остановились вдали и выслали вперед разведчиков, но потом подошли смелее и шумно заговорили о происшедшем. Вещи были рассмотрены и подобраны. Мешок, в котором я спряталась, тоже подвергся осмотру, и я сидела в нем ни жива, ни мертва. Но на мое счастье, двое перессорились из-за него и один из них поспешил, не рассматривая, сунуть мешок на вьюк своей лошади. Я считаю это благополучием, хотя клавший сильно ушиб меня, запихивая куда-то вглубь.

Подальше от этого места убийства и позорного пира! Я обрадовалась, когда услышала по шуму, что караван тронулся в путь. Этот выступ в пустынной местности был, оказывается, колодцем, так как я увидела, как, уходя, люди поили животных. Возле колодца, очевидно, одни люди поджидали и грабили других. Сидя на дне вьючного мешка, я все же страшилась мысли о безвыходности своего положения, так как каждую минуту могла ожидать, что буду обнаружена: стоило для этого владельцу моего вьюка порыться в нем. Но он этого не делал, и надежда мало-помалу возвращалась ко мне.

К вечеру караван остановился у нового колодца. Об этом я узнала по ржанию и реву животных. Я была голодна, и, что хуже, меня мучила жажда. Выпрыгнуть из вьюка я все-таки не решалась; это значило бы попасть на глаза и потерять надежду добраться хоть до какого-нибудь человеческого жилья. А я теперь была уже вполне проникнута сознанием, что крысы-победительницы распространялись по свету не иначе, как за человеком.

На мое счастье караван остановился на ночевку и некоторых животных, в том числе и мою лошадь, развьючили. Я не решалась было выходить из вьюка даже и ночью, так как услышала подвывание шакалов и гиен, но по звуку их голоса сообразила, что они опасаются приближаться к каравану. Поэтому я дождалась только полной темноты и, выбравшись из вьюка, отправилась на поиски. Один туземец не спал; он, вероятно, сторожил. Осторожно бродя между тюками, я жадно внюхивалась в воздух и, наконец, отыскала то, что было нужно: один из тюков одновременно мог доставить мне и пищу, и питье. Это был какой-то уродливый мешок из кожи животного, по-видимому, барана, внутри мешка налита была, несомненно, вода. Жажда была настолько велика, что я тотчас же принялась прогрызать мешок, что мне удалось весьма быстро. Лишь только я прогрызла маленькую дырочку, вода брызнула тонкой струей. Я жадно припала к этой струе и пила, не отрываясь, пока не почувствовала, что больше пить не могу. Вода была теплая, пахла кожей, но она мне показалась лучше самой чистой воды лесных ручьев. Напившись, я решила идти прочь искать убежища, так как есть я не могла: желудок был слишком переполнен водой. Но в качестве провизии, на случай, я выгрызла кусок кожи и потащила его с собой. Вода из мешка вылилась вся и быстро впиталась в песок.

С куском кожи, волочившимся за мной, я направилась к большому верблюжьему вьюку и, к радости своей увидела, что правая часть его состояла из какой-то плетеной корзины. Забравшись на нее, я отыскала доступное для себя отверстие и полезла внутрь. В корзине лежал какой-то домашний скарб. Меня это очень мало интересовало, потому я не запомнила ни одной вещи. Я протиснулась в нижний угол и устроилась там вместе с запасом своего провианта. Но он был даже лишним, тогда как соседом моим оказался небольшой мешок с каким-то пшеном. Под боком у меня, таким образом, было почти все необходимое для крысы: прутья для грызения, кожа и пшено для еды. Не было только самого важного… воды. Устроившись поудобнее, я собралась выспаться, но сон бежал от меня, уступая мыслям, точно дожидавшимся только времени, когда я подкреплю свои телесные силы. Перед моими глазами вновь пробежал ряд недавних событий.

Нападение… разгром… хищные птицы… падаль… ужасный пир… — все это в той природе, которая в других случаях так удивительно прекрасна, так жизнерадостна. Радости жизни еще ярче выступают, если их противопоставлять ужасам, неизменно сопровождающим ее, словно это какая-то роковая необходимость. Мне стало чудиться, что и тут кроется таинственный закон, который я бы выразила словами: горе нужно для того, чтобы светлее была радость.

Минувшие события представились, наконец, еще в более простом объяснении: если уж неизбежна гибель кого-нибудь, то необходимы существа, которые скрыли бы следы этой гибели. Гиены, шакалы, грифы (птицы, пировавшие на верблюде), — все это послано судьбой подчищать следы преступления других Гиены, шакалы насыщают при этом свой желудок. Копры, жуки-могильщики удаляют тоже с лица земли ненужное, но этим ненужным они питают своих детей-личинок.

Вспомнила я рысь в зверинце, мурлыкавшую во время еды, что ей необходим непременно свежий стол, и мне стало ясно, что в природе ко всякому существу даже еда приноровлена или, наоборот, различные существа сами приноравливаются к различной пище: кому свежая, кому отбросы. И всякий-то доволен своей долей и не ищет лучшего, полагая, что лучшее то, что ему судьбой положено.

И вдруг, как стрела, у меня пронеслась мысль: а, ведь, мы, крысы домовые, мы, собственно говоря, животные растительноядные и только возле человека изменили тому, что было положено нам природой. Да и не мы одни: свиньи, собаки и даже птица разная тоже возле человека изменяют понемногу свои привычки питаться только определенной пищей. И от мыслей о противоположностях, наблюдаемых в природе, я перешла к старым мыслям о том влиянии на природу, которого мало-помалу достиг человек. Эти думы о людях напомнили мне ряд моих друзей, а воспоминание о них повлекло за собой чудные грезы о прошлом: о Вере, о Нюте, о старике Петровиче, о Джуме и его хозяевах… Эти воспоминания, наконец, перешли в сон, и я заснула в своем странном убежище на спине верблюда так же мирно, как в былое время в углу за печкой или в войлоке походного ящика рядом с Джумой.

Трудно себе представить, что за шум поднялся поутру, когда нашли мешок прогрызенным и опорожненным.

Хозяин меха (так зовут упомянутый мешок из цельной шкуры барана) выходил из себя и грозил кулаками неведомому вору. Мне казалось, что он обвинял в этом кого-нибудь из верблюдов, так как тщательно рассматривал следы возле своего тюка. Правды он не узнал, и это, видимо, его очень огорчило. Видя все это сквозь прутья своей корзины, я все-таки не винила себя. Ведь, всякий на моем месте поступил бы не иначе. Вот она борьба за существование, о которой беседовали не раз мои два приятеля.

Где-то они? Где Джума? Где все вы, мои добрые друзья… Ваш Хруп и Узбой едет вновь в неведомые страны к неведомым людям.

Караван тронулся в путь, и корзина закачалась. Это очень неприятное обстоятельство, и я предпочла бы всякое другое путешествие, но у меня не было никакого выбора.

Просто не хочется описывать пути моего по этим местам, населенным незнакомыми людьми в халатах: до того места эти были похожи одно на другое. Правда, много было перемен на дороге и даже очень серьезных, но общий тон жизни моей был один и тот же.

Я прибыла с этим караваном в какое-то селение, где тоже был базар, были постройки, в которых жили люди, была вода, хотя и грязная, даже на улицах в канавах. Но вечный страх за свою жизнь и боязнь явиться на глаза людей заставляли меня прятаться, перебегая из одного убежища в другое, подчас не выбирая. Удрав из корзины при разгрузке каравана в селении, я попала сначала в базарную лавку, где прожила в некотором довольстве двое суток. Неожиданно для себя вновь очутилась на спине верблюда, когда хозяин лавки, забрав свой скарб, уехал к себе, увозя меня с собой.

Из селения большого я попала в селение малое. В нем я было устроилась и собиралась даже изучить язык этих людей, чтобы лучше понимать свое положение и как-нибудь узнать из их речей — где лежат страны с другими, более доверчивыми к крысам людьми. Но случилось так, что какая-то сердитая и сильная собака, отыскав меня в огороде, погналась за мной и загнала меня в чащу кустарников, в которых я потом проплутала дня три. Встретив, наконец, довольно обычные в этих местах караваны, я сторонкой поплелась за ним. На мое счастье что-то случилось с одним из вьюков и верблюда стали перевьючивать. Я этим воспользовалась и, забравшись во вьюк, на что у меня уже была сноровка, переехала с караваном в новое селение.

Там новые хлопоты, новые заботы и старое было только одно, но зато самое ужасное — постоянный трепет за свою жизнь.

Как я ни старалась, но, разумеется, не всегда могла избегнуть взоров людей, и вот тут мне приходилось плохо, так как в лицах людей я прочитывала одну только ненависть. И все-таки можно было бы примириться с жизнью и среди этих людей и в этих странах. Я даже видела многих родственниц, как рыжих, так и черных, но… я, Хруп, не мог выдержать такой жизни — что-то действовало на меня угнетающе в этой постоянной вражде с человеком. Эта вражда мешала мне производить свои наблюдения, нарушала мое спокойствие. Одних только пищи и питья было мало для радостей моей жизни. Почему? Не могу сказать. Может быть, потому, что я слишком много знала для обыкновенной крысы.

Все это только наводило меня на мысли о необходимости перебраться из этих мест. Но как это сделать? Единственное средство было пользоваться караванами, ухищряясь забираться во вьюки. Но куда ехать? Конечно, в одну сторону, иначе я буду только вертеться в одной местности. И вот, в одну из минут размышления, когда я сидела в промежутке между двумя туземными хижинами, я додумалась до плана. Терпенье и осторожность, и я отсюда выберусь!..

На другой же день я рано утром решила выбрать направление.

За всю свою прежнюю жизнь я глядела больше на землю, так как земля и вода были все для моей жизни. Не будучи воздушным животным, я мало обращала внимания на небо. К чему это было? Правда, я ждала или ночи или дня, темноты или света, но я ждала этого, не думая, откуда приходит свет и как наступает ночь. Глядя, как поднимается солнце, восходит луна или плывут облака, я безучастно посматривала иной раз на небо и почти тотчас же вновь становилась внимательнее только к тому, что было на земле. Но вот эти безучастные посматривания мне пригодились. Не знаю, бывает ли у людей, но, когда у меня мелькнул в голове один план, я как-то сразу вспомнила много мелочей, которые прежде проходили мимо меня, не останавливая моего внимания.

Я вспомнила, что над землей, когда я жила еще в кабинете, приблизительно всегда в одном месте вдали выплывало утром новое солнце и закатывалось вечером на противоположной стороне. Следовательно, идя по земле, можно выбрать себе путь или на восход, или на заход солнца, или в направлении между тем и другим. Вот и теперь, когда я решила искать новых стран и людей, мне было возможно и выбрать определенный путь.

Утром рано я выбралась из своего убежища и заметила, где восходит солнце; под вечер я заметила, где оно заходит. Чувствуя, что тепло на землю посылает солнце, я побоялась двинуться туда, откуда выкатывается так много солнц, полагая, что там очень жарко, жарче даже, чем в тех пустынях, в которых мне привелось быть. Не хотела я по той же причине пробираться и туда, куда все эти солнца заходят. Прежде я думала, что их очень много, да и теперь больше верю людям, чем понимаю, что около земли — только одно солнце. Я выбрала себе середину и теперь могу уже сказать, что направление, которое я избрала, был юг, как его зовут люди. В этом направлении я намерена была предпринять свое путешествие, пользуясь дорогой всеми случайностями.

Дня через три я тронулась в путь: какой-то проезжий, останавливавшийся на дворе, где я жила в разговоре с хозяином двора показал путь свой на юг и я мигом забралась на вьюк, снятый на время отдыха с его верблюда. Я уже была опытная путешественница в этих краях и жажды не боялась. В случае чего если бы мне не перепало несколько капель у самых колодцев, я рассчитывала ограбить моего хозяина, напившись из кожаного меха. Я решила это делать, впрочем, сверху, чтобы воды не выливалось уже очень много. Но мне не было и надобности беспокоиться, так как не всегда караваны шли безводными путями. Напротив, очень часто это были такие же горные места с источниками, как горы, которые я посетила вместе с двумя приятелями и Джумой.

Караван, к которому я примкнула, доставил меня в новое селенье, где я остановилась, и, узнав где восход и заход, снова выбирала случай отправиться далее в путь.

Мысль, что я двигаюсь в избранном направлении, меня утешала и поддерживала. Если бы не она, то это время было бы временем, самым тревожным в моей жизни.

Я часто голодала, сутками просиживала, спрятавшись от какой-либо опасности, измышляла способы проникнуть во вьюки, иногда разочаровывалась в направлении каравана, который ошибочно принимала за следовавший на юг, но все же я твердо стояла на своем плане и не раз, выглядывая из своего убежища с какого-нибудь вьюка, смотрела на юг, ожидая чего-то нового, желанного.

И вот мои ожидания разрешились. Я, действительно, увидела однажды новое. Это было обширное, уходящее в беспредельную даль море, ярко-зеленое у берегов и темно-синее вдали.

Спустившись с какого-то холма, наш караван шел вдоль моря, и его блестящая поверхность переливалась в лучах яркого солнца.

Какой удар моим ожиданиям! Преграда, непреодолимая преграда моему плану, который я с такой настойчивостью и самопожертвованием проводила! Что может сравниться с моим удручением!..

Я была настолько огорчена, что не думала о том пути, который совершала, и только шум голосов в селении, в которое вступал наш караван, заставил меня подумать о необходимости где-либо пристроиться.

На каком-то дворе верблюдов развьючивали, и я, по обыкновению, улепетнула вовремя и спряталась среди попавшегося хвороста. Хоть я не ела сутки, но еда не шла мне на ум. Неужели мне суждено покончить жизнь, кочуя из селения в селение на спинах покорных верблюдов? Я только об этом и думала. Но привычка взяла свое, и ночью я отправилась на разведку.

Бегая по улицам здешнего города, я выбралась на ту, которая выходила к морю. У берега стояло несколько лодок, а невдалеке покачивался крошечный пароходик, даже просто лодка, но с трубой, из которой шел дымок. Я подошла к самому берегу и начала осматривать лодки: ведь, это были тоже принадлежности путешествия. Невдалеке послышались шаги, и я притаилась около какого-то каната. С пароходика кто-то крикнул. Этот крик заставил меня вздрогнуть. То была речь, знакомая мне, то был язык людей моей родины… Короткий был этот крик, но он многое сказал мне. Это было всего два слова:

— Кто идет?

Шедшие туземцы ответили смехом. На пароходике водворилось молчание.

Два слова! Эти два слова были для меня длинной, чудной речью, сплетенной из одних только благозвучий. Эти два слова всколыхнули во мне много воспоминаний. Эти два слова были магические!

Я бросилась в тихо плескавшие волны моря и быстро поплыла к пароходику, с которого раздался в эту тихую ночь призывный клич Хрупу.

И Хруп услышал его…

* * *

Я устала, я очень устала: слишком много работала моя голова, чтоб воспроизвести в стройной последовательности цепь приключений моей жизни. Я доскажу до конца свою жизнь, как только отдохнет мой старческий мозг.

Я видела тропический мир, я изучала глубины морские, я жила среди полярных льдов, бродила в дремучих лесах… Эти воспоминания слишком дороги мне, чтобы я не воспроизвела их в своей памяти. Когда это будет? Только не теперь!

Читатель, дай мне отдохнуть…

 

Записи по теме