Самая печальная песня: воспоминания о войне

Андриановы семьяНачиная со второй половины апреля мы перезванивались с Юрием Адриановым по нескольку раз на дню. Темой разговоров было продвижение наших войск к Берлину в 1945 году. Каждый год, включая 2005-й, когда Юры не стало. В этом году ему бы исполнилось 75.

Знамя Победы.

Первый разговор происходил 16 апреля — в день штурма Зееловских высот. Мы хорошо знали и помнили обо всех заключительных операциях конца войны. Вечером 30 апреля он звонил мне: «Саша, они уже бегут на купол». Пояснения, что это знаменосцы Егоров и Кантария, не требовалось. По тогдашним данным считалось, что Знамя Победы было водружено 30 апреля в 22 часа 45 минут. Только весной 2005 года стало доподлинно известно, что на купол Рейхстага сержант Михаил Егоров и младший сержант Мелитон Кантария стали подниматься только глубокой ночью 1 мая и водрузили свой флаг в начале третьего часа. И был он к тому времени четвертым красным полотнищем, поднятым над Рейхстагом. И остался единственным уцелевшим после того, как гитлеровцы стали обстреливать крышу своей же цитадели из дальнобойных орудий, чтобы сбить наши красные флаги. — Значит, это все-таки единственное Знамя Победы, других нет! — подытожил Юра мое сообщение. Мы вспоминали каждый последующий день, который приближал 9 Мая. Каждый из нас по-своему запомнил самый светлый и радостный праздник нашего детства  — День Победы, хотя с утра до вечера небо над Горьким было затянуто облаками. И шел дождь. Казалось, сама природа оплакивает всех, кто не дожил до конца войны.

Отцы.

Андрианов с друзьямиУ Юры в июле 1942 года в осажденном Севастополе погиб отец. Он был лейтенантом морской пехоты. Мой папа, младший сержант артиллерии, в апреле 1943 года приехал в Горький из госпиталя, чудом выжив после осколочного ранения в живот и восьми хирургических операций. Для меня в Юрином доме (а пришел я сюда впервые в октябре 1957 года) сразу же стало привычным незримое присутствие его не вернувшегося с войны отца. Андрей Васильевич смотрел с фотопортрета, с семейных фотографий с молодой женой, а потом с женой и сыном. На стене в рамке висел его карандашный рисунок, датированный 1929 годом, и становилось понятно, откуда у Юры дар художника. Конечно, низкий поклон прекрасной женщине Екатерине Ивановне, которая так устроила домашний быт, что, казалось, не вернувшийся с фронта муж и отец был рядом. И в этом не было никакой мистики, а была любовь, преданность и верность.«…Береги себя и Юрку,— писал ей 25 мая 1942 года Андрей Васильевич. — Если со мной что-либо и случится, то вырасти Юрку достойным гражданином нашей великой Родины, чтобы он мог с честью вложить свой труд и за отца в общее дело восстановления нашей страны после войны».

Первые стихи.

Как то раз в перерыве между лекциями весной 1958 года Юра протянул мне черканный-перечерканный листок со стихами без названия, первая строчка которых читалась так: «Скорбные руины Херсонеса…» Мы хорошо разбирали каракули друг друга. Потом уже родилось название «Стихи об отце». Под таким заголовком они и были напечатаны в«Горьковской правде» 7 июня 1958 года.

Скорбные руины Херсонеса,
Выжженные жалами свинца,
Поднимите времени завесу,
Расскажите о судьбе отца.

Сам я смутно помню эти годы:
Шла пехота с песней на вокзал,
По ночам чужие самолеты
В небе луч прожектора искал…

Помню я, как скрипнула калитка,
Как вошел знакомый почтальон,
Подал в руки матери открытку,
Шапку снял и молча вышел вон…

И теперь я вижу этот вечер.
Тишина тяжелая кругом,
Сгорбленные маленькие плечи
Вздрагивают тихо под платком…

«Без вести пропал» — скупые строки,
И, поняв, что горше нет беды,
Думал я: найду ли те дороги,
Что хранят отцовские следы…

Стихотворение большое, я процитировал только его начальные строфы. По-моему, это первое Юрино стихотворение об отце.

Книга в письмах.

Когда я сказал Юре, что готовлю книгу, в которой значительное место займут письма участников Великой Отечественной войны, он сам предложил мне опубликовать письма Андрея Васильевича. И передал папку с наспех исписанными страницами. Андрей Васильевич складывал их перед отправкой в нехитрые, но так желанные дома, в тылу, треугольники. А в Горьком Екатерина Ивановна расправляла эти сложенные крылышки, и они опять превращались в страницы, долетевшие до родного гнезда из пекла войны.
Первое письмо Андрей Васильевич написал домой 21 января 1942 года.

«Пишу из станицы Тихорецкой, куда прибыли после дорожных мытарств вчера (20. 01) ночью. Сейчас напились чая, побрились и отдыхаем в избе местного жителя, куда зашли обогреться. Очень утомительна дорога, почти все время ехали сидя на чемодане, одним словом, как в трамвае. Завтра к вечеру думаем попасть в Новороссийск, осталась еще одна пересадка. Снабжение питанием в дороге хорошее, т(ак) ч(то) часть(большую!) таскаю на своем горбу до сих пор, но все-таки надеюсь, что в Новороссийск приеду с одним чемоданом. Погода стоит холодная. Ну, пока привет всем.
Целую всех и Юрку особенно.
Андрей.
Пишите пока: Новороссийск, Главпочтамт, до востребования».

Андрей Васильевич окончил Ленинградский водный институт с дипломом инженера–гидротехника. И, вернувшись в родной город, участвовал в проектировании и строительстве Горьковского речного порта на Стрелке Волги и Оки. А когда началась война, то ему предложили выбор: ехать с семьей на жительство и на работу в Дудинку, опять же срочно проектировать и строить порт, или на фронт, в действующую армию. Он выбрал фронт.
Не прошло и месяца, как Верховный главнокомандующий издал приказ: инженеров-гидротехников в числе специалистов ряда других стратегических профессий в армию не призывать из–за их необходимости в обеспечении особо важных для фронта работ в тылу.

Заговор против цензуры.

В Новороссийск Екатерина Ивановна адресовала мужу письмо, в котором договаривается с ним об условных знаках, с помощью которых он сможет обойти военную цензуру и сообщать домой о том, что с ним происходит. Не знаю, пропустила ли это письмо военная цензура, получил ли его Андрей Васильевич. В домашнем архиве Адриановых сохранился черновик этого письма. Екатерина Ивановна сберегла его, видимо, для того, чтобы самой не запутаться в предложенных ею же шифрах, если муж ими воспользуется. Могу сказать, что в моей практике общения с письмами с фронта и на фронт это единственный случай, когда создается «заговор» против военной цензуры с шифром, вряд ли доступным для кого-то постороннего. Вот это письмо.

«Андрейчик, миленький, будь здоров, береги себя, не забывай о нас, пиши почаще. Если будут посылать на фронт, и нельзя будет писать об этом прямо, то условимся так: Новороссийск и дату отправки письма будешь писать в начале письма в левом углу сверху, а если на курсу, то в правом углу. Если же просто на службе, то пиши в конце письма. Ну, род войск, значит, условимся так, все, кроме артиллерии, значит —
Подводники — целую Юру.
На корабле — целую Юру в глазки — 2 раза.
Десант  — в глазки и нос 3 раза.
Береговая (служба) — в глазки, щечки.
Строительные (войска) — 5 раз в глазки, щечки и носик.
Артиллерия береговая  — в глазки, щечки и губки.
Если нас бомбят, то в гостях был Иван Иванович».

Все–таки возникает сомнение, что адресат получил это письмо. Судя по письмам домой, Андрей Васильевич ни разу предложенными кодами точно не воспользовался. Правда, в письме от 6 февраля 1942 года он просит «поцеловать Юрушку в глазки и носик». А в письме от 23 февраля1943 года: «Целую в глазки и носик тебя и сынишку…» Для того чтобы сообщить, что он получил назначение в десант, надо было написать «поцелуй Юру в глазки и нос 3 раза»…

Так это или не так, но Андрею Викторовичу пришлось в итоге воевать в десанте морской пехоты…

Дети Победы.

Что бы ни происходило в нашей жизни, сколько бы лет ни прошло с мая 1945 года, мы всегда ощущали себя людьми, чье раннее детство пришлось на войну, которая вопреки законам другого, мирного времени удивительно ярко отразилась и сохранилась в нашей ребячьей памяти. Мы по телефону не только разговаривали, но и пели песни военного времени. Юра обладал хорошим слухом и негромким баритоном. Пел охотно. Я ему подпевал.
Эти телефонные песнопения перемежались какими-нибудь воспоминаниями, чтением стихов, пришедших на память. И это могло продолжаться довольно долго.
Был еще один день наших обязательных утренних перезвонов  — 22 июня. Около 4 часов утра — время начала войны  — мы звонили друг другу, потому что знали, что каждый из нас уже бодрствует. И тихо, чтобы не разбудить спящих в квартирах родственников, пели «Вставай, страна огромная», «Землянку», «Уходили в поход партизаны», «В атаку стальными рядами», «Севастопольский камень», песню военных журналистов «От Москвы до Бреста нет такого места…» и, наконец, «Едут, едут по Берлину наши казаки», «Ехал я из Берлина», «Где же вы, друзья-однополчане?».
Это наш примерный «репертуар», он менялся по ходу разговора. И практически повторял тот, что «исполнялся» нами в предпобедные дни и 9 Мая.
Когда допели «Где же вы, друзья-однополчане?», Юра на том конце провода заплакал: «Понимаешь, пришло то скорбное время, когда отвечать на этот вопрос уже почти некому, да и спрашивать  — тоже! Это сейчас самая печальная песня!»

 

ФОТО ИЗ АРХИВА АВТОРА

Записи по теме